Knitting club // нитин клаб

«Почему-то в последнее время пристрастился к отдельным четверостишиям. То ли свойственное возрасту стремление к наибольшей лаконичности, то ли четверостишия мои — последние капли пересыхающего потока. Будущее покажет» (11 июля, 1962, т. 8).

* * *

Чудес, хоть я живу давно,
Не видел я покуда.
А впрочем, в мире есть одно
Действительное чудо:

Помножен мир (иль разделен?)
На те миры живые,
В которых сам он отражен,
И каждый раз впервые.

Всё в мире было бы мертво —
Как будто мира самого
Совсем и не бывало,—
Когда б живое существо
Его не открывало.

Надпись на урне

С тобою вместе враг твой был сожжен.
Удавом он сдавил при жизни тело.
Но до конца не мог коснуться он
Того, что и по смерти не истлело.

Ты горстью пепла стала, ты мертва.
Но помню, как у смертного порога
Произнесла ты медленно слова:
«Люблю я сильно, весело и строго».

Ты, умирая, силы мне дала,
Веселье, чтоб его раздал я многим.
И вот проходят все мои дела
Перед твоим судом, простым и строгим.

О моде

Ты старомоден. Вот расплата
За то, что в моде был когда–то.

Берлинская эпиграмма

«Год восемнадцатый не повторится ныне!»—
Кричат со стен слова фашистских лидеров.
А сверху надпись мелом: «Я в Берлине»
И подпись выразительная: «Сидоров».

Вересковый мед

Шотландская баллада
(из Роберта Стивенсона)

 
 
Из вереска напиток
Забыт давным–давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.

 В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки–медовары
В пещерах под землей.

 Пришел король шотландский,
Безжалостный к врагам,
Погнал он бедных пиктов
К скалистым берегам.

На вересковом поле,
На поле боевом
Лежал живой на мертвом
И мертвый – на живом.

      _______

 
Лето в стране настало,
Вереск опять цветет,
Но некому готовить
Вересковый мед.

 
В своих могилках тесных,
В горах родной земли
Малютки–медовары
Приют себе нашли.

 
Король по склону едет
Над морем на коне,
А рядом реют чайки
С дорогой наравне.

Король глядит угрюмо:
«Опять в краю моем
Цветет медвяный вереск,
А меда мы не пьем!»

Но вот его вассалы
Приметили двоих
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.

 
Вышли они из–под камня,
Щурясь на белый свет, –
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.

 
К берегу моря крутому
Их привели на допрос,
Но ни один из пленных
Слова не произнес.

 
Сидел король шотландский,
Не шевелясь, в седле.
А маленькие люди
Стояли на земле.

 
Гневно король промолвил:
«Пытка обоих ждет,
Если не скажете, черти,
Как вы готовили мед!»

 
Сын и отец молчали,
Стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
В море катились валы.

 
И вдруг голосок раздался:
«Слушай, шотландский король,
Поговорить с тобою
С глазу на глаз позволь!

 
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
Выдам заветную тайну!» –
Карлик сказал королю.

 
Голос его воробьиный
Резко и четко звучал:
«Тайну давно бы я выдал,
Если бы сын не мешал!

 
Мальчику жизни не жалко,
Гибель ему нипочем…
Мне продавать свою совесть
Совестно будет при нем.

 
Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод –
А я научу шотландцев
Готовить старинный мед!..»

Сильный шотландский воин
Мальчика крепко связал
И бросил в открытое море
С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик…
И эхом ему ответил
С обрыва отец–старик:

 
«Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.

 
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна –
Мой вересковый мед!»

* * *

Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.

Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему,—
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.

* * *

Да будет мягким сердце, твердой — воля!
Пусть этот нестареющий наказ
Напутствием послужит каждой школе,
Любой семье и каждому из нас.

 
Как часто у тиранов на престоле
Жестоким было сердце, слабой — воля.

* * *

Даже по делу спеша, не забудь:
Этот короткий путь —
Тоже частица жизни твоей.
Жить и в пути умей.

* * *

Как ни цветиста ваша речь,
Цветник словесный быстро вянет.
А правда голая, как меч,
Вовек сверкать не перестанет.

* * *

Читатель мой особенного рода:
Умеет он под стол ходить пешком.

 
Но радостно мне знать, что я знаком
С читателем двухтысячного года!

* * *

Человек ходил на четырех,
Но его понятливые внуки
Отказались от передних ног,
Постепенно превратив их в руки.

Ни один из нас бы не взлетел,
Покидая Землю, в поднебесье,
Если б отказаться не хотел
От запасов лишних равновесья.